В чемодан, летящий со мной в Испанию, свернулись короткие шорты, очень короткие шорты, новый слитный купальник (пресс я так и не прокачала), любимый старый купальник с веревочками на бедрах, несколько платьев… Мой летний гардероб в отпуск — про погоду и обстоятельства, а не про то, что вы заметите, если мы впервые встретимся на пляже.

На моем правом бедре — действительно большой шрам. Я шучу, что врач был занят и зашивал мясник. Или еще одна версия, что так сделали, потому что не заметили, что я девочка. Есть шутка о том, что хирург не думал, что я выживу и шил, не стараясь. Но эти шутки, которыми человек обычно прикрывает что-то свое больное — не для меня. Они — красивая ажурная тряпочка, прикрывающая бестактность того, кто увидел меня в чем-то открытом и ринулся с вопросами и советами.

У меня множество больных мест, но они, и, наверное, к счастью, не такие всем заметные. А это для меня — пустое место. Серьезно. Это я никогда не прорабатывала у психотерапевта, никогда не прибегала домой из-за этого в слезах к маме, никогда не мечтала изменить.

Гемангиомы на моем теле были с рождения.

Ок, по словам мамы, первые «пятнышки» нашли, когда мама развернула конверт со мной дома. Когда мне было 3 месяца их начали вырезать. Разные методы пробовали. Не суть. Я помню только один фрагмент яркой вспышкой — дедушка, который ждет, когда я наконец-то заплачу. Как нормальный и, главное, живой ребенок. Мне было 8 или 9 месяцев от роду. Но мы сверили воспоминания с родственниками. Я действительно помню примерно полчаса того дня. Это необычно и мне нравится. Но вернемся к сути.

Я выросла со шрамами. Они всегда были со мной. То есть я даже не просто к ним привыкла, а просто не знала себя без них. Они — неотделимая от меня часть. Как желтоватый оттенок кожи. Даже нос и цвет глаз менялись, а шрамы — нет. И знаете что? Ровно потому, что так было всегда и незаметно, мне никогда в голову не приходило что-то с этим сделать.

Вы думаете, что я всегда была маркетологом? И мои бедра видели только друзья, с которыми мы проводили отпуска в теплых странах, женщины и бане и мои мужчины? Нет. Я танцевала в пачке или ходила по подиуму в нижнем белье. Меня спрашивали: «Что это там у тебя?», но мне было все равно.

Это растяжки на попе после беременности я хотела бы убрать — им всего-то 12 лет. А шрамам — столько же, сколько мне.

И тут весь фокус. Мы боимся нового. Мы хотим исправить то, что с нами случилось, что мы помним и считаем не таким, как надо. И хотим, чтобы другие тоже хотели изменить в себе то, что не как у всех.

Когда-нибудь я выйду на сцену в коротком платье и повторю эту историю. А сейчас я просто вам скажу — представьте, что то, где вы боитесь ошибиться, с вами всегда. Или даже так. То, что вы хотели бы не допустить или сгладить для кого-то настолько незначительное, что его даже не надо менять. Не бойтесь! Мы офигительные со всем, что у нас есть и, особенно, с тем, что делаем сами.

Вы боитесь стать заметнее? Представьте, что вы с этим родились. Просто никогда еще не открывали это бедро со шрамом. Представьте, что вы — это я. И просто давно не летали в отпуск, давно не надевали короткие шорты. Ну и что? Я ни единожды не отказалась от путешествия или наряда из-за того, что меня кто-то может неловко спросить. Это он неловкий. А со мной — все в порядке. И с вами — тоже. Вот и всё.